[Sehr Yohji]

Не найдется ли у кого-нибудь материала о формировании произносительных норм русского языка с XIX века по сию пору? Буду благодарна даже за подсказку, где искать. Третью неделю ничего не могу найти, хотя тема интересная.

Comments

[Tsurune]

ой а нашли? а то интересно... %)

[Sehr Yohji]

Нашла книжку Л.А. Вербицкой "Давайте говорить правильно". На ее основе оказалось возможным написать на эту тему

[Sehr Yohji]

А если хотите, могу выложить то, что у меня в итоге получилось.

[Un Parisien malchanceux]

Конечно)))

Кстати, если не ошибаюсь, Вербицкая работает у нас на факультете.

ФИЯР МГУ

[Sehr Yohji]

Вот чего не знаю, того не знаю. А буковка Р в названии факультета что означает?



Формирование произносительных норм русского языка.



Прежде, чем говорить о формировании произносительных норм русского языка, следует определить понятие языковой нормы. Это совокупность явлений, разрешенных системой языка, отраженных и закрепленных в речи носителей языка и являющихся обязательными для всех владеющих литературным языком в определенный период времени.

В связи с тем, что норма – это соответствие некоторому стандарту, она характеризуется, прежде всего, отсутствием отклонений от этого стандарта, т.е. во многом негативно, отрицательно. Иначе говоря, реальная норма – набор не привлекающих к себе специального внимания элементов речи.

Можно утверждать, что проблема нормы вызывается к жизни вариантностью, существующей в системе, функции последней по существу кончаются там, где кончаются ограничения, налагаемые на норму системой языка. Иными словами, в норме возможно все, что не запрещено системой. Со своей стороны, норма предстает как дальнейшее ограничение на вариантность, поскольку возможности, предоставляемые системой, оказываются достаточно широкими. Следует отметить, что под вариантностью мы подразумеваем два разных способа реализации одной единицы или сочетания единиц (например, два варианта произнесения слова сессия – [s’és’s’ija] и [sés’s’ija] – с мягким [s’] или твердым [s] перед гласным переднего ряда [e]). Если вариантность признана, норма множественна (варианты равноправны); это вариантность 1-го типа. Вместе с тем варианты нормы могут стать неравноправными. Источником такого неравноправия могут быть диахронические изменения в самой системе (смена ориентиров в «нормообразовании»), либо экстралингвистические причины (например, изменение критерия престижности). Тогда мы имеем дело с вариантностью 2-го типа.

Принципиально важным является противопоставление нормы реальной и кодифицированной. В современной лингвистике господствует та точка зрения, что постановка вопроса о норме несовместима с отрицанием сознательного вмешательства в развитие языковой стихии.

Кодификация нормы – отражение объективно существующей современной литературной нормы, сформулированной в виде правил и предписаний в учебниках, словарях, справочниках; при кодификации происходит сознательный отбор того, что предписывается употреблять как правильное.

К сожалению, основной принцип кодификации – адекватность современной норме – как правило, нарушается, так как словари, справочники и разного рода пособия, фиксирующие норму, отстают от реальной жизни и иногда пропагандируют вариант, уже уходящий из реального употребления (например, не так давно появившееся в русском языке слово маркетинг [márk’et’ng] все чаще звучит как [mark’ét’ing]).

Именно кодификация позволяет нам проследить за изменениями норм.



Развитие языковой нормы связано с историей литературного языка. Речь идет в первую очередь о письменной норме литературного языка, так как об устной норме в памятниках можно было найти лишь отдельные сведения. При рассмотрении вопроса об образовании русского литературного языка особое внимание исследователи уделяют двум эпохам: эпохе возникновения древнерусского письменного языка и эпохе формирования национального русского литературного языка с XVII в. По 20-30 годы XIX в.

О языковой норме в полном смысле этого слова, т.е. как о категории, реализованной по крайней мере в письменной речи, можно говорить лишь применительно к периоду образования общенационального языка.

В соответствии с широко принятой концепцией, национальные связи возникают в России только приблизительно к XVII в., когда происходит слияние русских областей, земель, княжеств в одно целое.

По отношению к языку это были внешние обстоятельства, однако они привели к серьезным изменениям в системе русского языка: начинается процесс формирования национального языка, протекающий в XVII – XVIII вв. и завершающийся в эпоху А.С. Пушкина. В этот период существенно изменяются взаимоотношения между общенародным языком и местными диалектами. На территориях, связанных с центрами политической жизни, начинают сглаживаться резкие диалектные различия.

Можно предположить, что этот процесс постепенно захватывает и разговорную речь, наблюдается стремление ликвидировать разрыв между письменно-литературной и народно-разговорными формами языка.

Только в этот период и происходит оформление единой осознанной (имеется в виду сознательный отбор среди существующих в языке параллельных возможностей) лексической, грамматической и в известной мере орфоэпической норм. Процессу создания норм литературного языка, прежде всего грамматической и орфографической, а также распространению единого общенационального языка содействовало (особенно с середины XVII в.) развитие книгопечатания.

Основным признаком развитого национального языка является формирование устойчивых норм как письменной, так и устной разновидности языка. Становление единства национального языка невозможно без фиксации правил грамматики, словообразования, словоупотребления и произношения.

Развитие литературного языка приводит к изменению представления о литера-турности-нелитературности (нормативности-ненормативности) того или иного произношения. Причем представление может быть не только следствием наблюдаемых изменений литературного языка, но и их причиной (однако только в том случае, когда речь идет о так называемом «внутреннем» представлении о правильности-неправильности, существующем у носителей языка и определяющем выбор того или иного звукового оформления языковой единицы),

При «внешнем» лингвистическом описании нормативности-ненормативности результаты могут зависеть от объектов исследования и методики получения данных и их анализа.

Важно иметь при этом в виду возможность двух разных подходов: диахронического, при котором исследуется изменение со временем определенной системы правил, и синхронического, при котором исследуется характер реализации орфоэпических и орфофонических правил в определенный момент жизни языка.

Во многом изменения языка связаны и с социально-культурными изменениями. Особенно это заметно, например, при рассмотрении словообразования в русском языке в двадцатом веке. В связи с существенными изменениями жизни людей появилось очень много сложносокращенных слов и аббревиатур, номинирующих не существовавшие до той поры понятия.

В языке существуют словообразовательные и словоизменительные модели.

Среди наличных грамматических моделей в данном языке данного периода следует различать модели продуктивные и непродуктивные.

Продуктивные модели не только охватывают очень большое количество лексического материала, но и служат образцом для любых новообразований (образование различных частей речи от заимствованных, искусственных и вообще новых слов), а также способны языковые факты, функционирующие по непродуктивным моделям, переводить под свой образец.

В истории русского языка продуктивная модель 2-го склонения (типа стол, конь) «перетянула» из 3-го склонения такие слова, как лось, гость, гвоздь, голубь и т.п. (которые до того склонялись как слово путь, оставшееся единственным в непродуктивном склонении).

В современном русском языке в группу глаголов первого продуктивного класса (играть – играют и т.д.) вовлекаются глаголы других глагольных классов (типа мазать – мажут, показать – покажут), либо возникают параллельные формы, например: полоскать – полощут и полоскают, брызгать – брызжут и брызгают, махать – машут и махают и т.д., а у детей даже: скакают, плакают, мазают (вместо: скачут, плачут, мажут). Еще сто лет тому назад можно было образовать от глагола икать только форму ичут, а в двадцатом веке все уже употребляли форму икают, а ведь это то же, что десткое плакают! В случае с формой икают можно воочию убедиться, что значит победа продуктивной модели над непродуктивной.

[Sehr Yohji]

К XVIII в. В московском говоре уже в основном стабилизировались его главные отличительные особенности: современный тип литературного аканья и связанный с аканьем комплекс явлений, произношение г взрывного, твердое т в окончаниях глаголов 3-го лица единственного числа настоящего времени, местоименные формы меня, тебя, себя и т.п.

Некоторые культурные центры России имели известную самостоятельность, способствовавшую сохранению и выработке местных особенностей произношения. Наиболее самостоятельным и достаточно оформленным было петербургское произношение. Этому в значительной степени способствовало перенесение столицы из Москвы в Петербург.

Становление норм устной формы национального литературного языка – процесс более длительный, чем становление норм письменной формы языка. Большинство исследователей считает, что русское литературное произношение закрепилось, приобретая характер национальных норм, в 1-й половине XIX в. (30 - 40-е годы).

В течение двух столетий существовало два равноправных варианта произносительной нормы: московский и петербургский (ленинградский). Московский вариант произносительной нормы, как уже говорилось, сложился раньше петербургского. В основе петербургского произношения, по мнению В.И. Чернышева, лежит московский говор, так как в новой столице поселился прежде всего двор, высшие чиновники и знать, жившие до этого в Москве и говорившие по-московски. Однако строящейся новой столице нужна была рабочая сила, которую набирали прежде всего из ближайших деревень. Петербургское произношение складывалось в первую очередь под воздействием окружающих город северновеликорусских и средневеликорусских говоров.

В лингвистической литературе довольно широко бытует утверждение, что особенности ленинградского произношения объясняются влиянием письменной формы языка. В действительности влияние письменной формы на формирование петербургско-ленинградского произношения, как и на устную форму вообще, невелико ( непонятно, почему письменная форма литературного языка не влияла на произношение москвичей). По-видимому, лишь небольшая часть признаков ленинградского произношения может быть объяснена влиянием орфографии. В основном же на особенности произношения воздействие оказывали более сложные факторы, и в их числе окружающие Петербург говоры.

Описание ленинградского произношения требует последовательного изложения всех орфоэпических особенностей, которыми это произношение отличалось от московского, независимо от времени, когда это различие имело место, и независимо от качества различия.

Можно найти упоминания о 50 орфоэпических и орфофонических особенностях ленинградского произношения, относящихся к отдельным гласным и согласным, сочетаниям согласных и отдельным словам. 39 из них являются особенностями ленинградского варианта нормы и будут рассмотрены ниже, 11 - особенностями ленинградского просторечия, и поэтому анализироваться не будут.



Орфоэпические особенности в области гласных.

Устойчивой чертой северновеликорусских говоров является произнесение на месте е, а, я после мягких согласных гласного [e], а не [i], т.е. веду [v’edú], часы [č’esы], пятак [p’eták].

Обязательное сохранение губного [u] в заударном закрытом слоге, тогда как в московском произношении возможен негубной гласный: челюсть как [č’él’us’t’] в отличие от [č’él’ьs’t’].

Произношение [e] на месте орфографических е, я в заударных слогах, т.е. плачет как [pláč’et], память как [pám’et’].

Произношение [ei] в заударных открытых слогах, т.е. произношение слов поле, море как [pól’ei], [mór’ei], в отличие от московского [pól’ь], [mór’ь] или от нового московского [pól’ъ], [mór’ъ].

Произношение [a] в заударной флексии 3-го лица множественного числа глаголов II спряжения, т.е. ходят как [xód’at] вместо московского [xód’ut].

В литературе последняя особенность объяснятется влиянием письменной формы речи. Одной из причин возникновения вариантности часто считается воздействие письменной формы на устную. В лингвистической литературе особенности ленинградского произношения в отличие от московского объяснялось в первую очередь влиянием письменной формы.

Упомянутая же московская норма в современной норме, не делящейся на московскую и петербургскую, уже ненормативна.

Отсутствие редукции гласных до нуля во 2-ом предударном и заударном закрытом слогах рядом с сонорными, т.е. слова проголодались, барышни произносились как [prъgъl٨dál’s], [bárъšn’i] в отличие от московского [prъgl٨dál’s], [báršn’i].

В отдельных словах после шипящих произносилось ударное [e] вместо [o]; так, щёлка произносилось как [šč’élka], жёлчь как [želč’], мешочек как [m’ešéč’ьk]. горшочек как [gr٨šéč’ьk]; но слово жёстко как [žóstk٨].



Орфоэпические особенности в области согласных.

Произнесение слова дождь как [došt’] в отличие от московского [doš’:] и дождя как [dažd’á], а не [daž’:á].

Произнесение орфографического сочетания зж внутри корня как [žž] в отличие от московского [ž’ž], т.е. брызжет как [brыžžъt] вместо [brыž’žъt].

Произношение твердых губных перед ударным е в ряде слов и связанное с этим произношение открытого [ε], например, слова цвет как [cvεt] вместо [cv’et].

Произнесение твердого С1 в сочетаниях С1С’2 (С’1 – мягкий – произносился только в сочетаниях согласных одного места образования, например [s’t’], [z’d’]: стена, здесь [s’t’ ei ná], [z’d’ ei s’]); так, петербуржцы произносили каплет как [kápl’ ei t] в отличие от [káp’l’it]. Сохранялись мягкие согласные лишь в суффиксе [stv], т.е. слово естественно, например, произносилось как [jes’t’és’t’v’ ei nna].

Произношение твердых губных согласных в конце слова или перед [i], возникшее под влиянием северновеликорусских говоров, т.е. произнесение слов семь, кровь, объем, семья как [s’em], [krof], [abjóm], [s’emjá].

Влияние мягких [l’] и [n’] на соседние согласные в русских [d’l’a], [v’n’e] и в заимствованных словах, возникшее под воздействием северновеликорусских говоров.

Произношение мягких заднеязычных в полных прилагательных мужского рода именительного падежа, т.е. крепкий, тихий [kr’epk’ij], [t’ixij] как вместо московского [kr’epkъj], [ti[ъj].

Об этой московской норме также нужно сказать, что она утрачена.

Произнесение мягкого [s’] в возвратных частицах сь или ся, т.е. учусь, старался как [uč’ús’], [staráls’a] вместо [uč’ús’], [starálsa].

Эта московская норма в современном русском языке также отсутствует.

Произнесение долгого [n;] в ряде суффиксов с одним н, т.е. произнесение слов песчаный, юный как [p’ešč’ánnыj], [júnnыj].

В петербургском произношении не происходило упрощения групп согласных в середине слова (кроме солнца и сердца, которые произносились как [sóncъ], [s’ércъ]), т.е. слова властно, праздник произносились как [vlástnъ], [prázdn’ik] вместо [vlásnъ], [práz’n’ik].

Произнесение суффиксов щн как [šn], например, изящный как [iz’ášnыj], в сущности как [fsúšnast’i].

Сохранение групп согласных ст и зн в конце слов, т.е. слова радость, шерсть, жизнь произносились как [rádъs’t’], [šers’t’], [žыz’n’].

Отсутствие ассимиляции в возвратных формах глаголов, т.е. глагол говорится, например, произносился как [gavar’ítsa] или [gavar’íts’a] вместо [gavar’íc:a].

В заимствованных словах сочетание [l’l’ia] редуцироалось до [l’ja], т.е. миллиард, биллиард как [m’il’járt], [b’il’járt] вместо [m’il’l’iárt], [b’il’l’iárt].

Утрата [j] в безударном слоге (эта особенность отмечена всеми исследователями), т.е. стае как [stáe] вместо [stáje], воет как [vóet] вместо [vójet] (влияние северновеликорусских говоров). Такова и современная норма.

Отсутствие [j] перед начальным [e], т.е. слово еще произносится как [ešč’ó], если как [ésl’i], Это характерно и для современного нормативного произношения.

Произношение твердого [r] в ряде слов вместо мягкого [r’]: так, слово принц произносилось как [prыnc], скрипеть как [skrыp’ét’].

Произнесение слов кто, что, никто как [kto], [čto], [n’iktó] в отличие от московского [xto], [čto], [n’iktó].

Произношение сочетания чн на стыке корня и суффикса как [č’n] вместо [šn], т.е. коричневый, конечно как [kar’íč’n’ivыj], [kan’éč’na].

Произнесение сочетания [kk] вместо московского [xk] в слове легка [l’ekká].

Произнесение твердого [s] в слове отсюда [٨tsúdъ].

Произнесение твердых согласных перед [e] в заимствованных словах, например, сессия как [sés’s’ija] вместо [s’és’s’ija].



Орфофонические особенности в области гласных.

Ударные гласные более длительные, чем в московском произношении, некоторая дифтонгоидность гласных под влиянием северновеликорусских говоров.

По той же причине более закрытый характер ударного [a] и более открытый характер ударного [o], почти совпадающий по степени подъема с [a], большая закрытость ударного [e], особенно в конце слов.

Отсутствие отмечаемой в московском варианте назализации ударных гласных в абсолютном конце слов.



Орфофонические особенности в области согласных.

Произнесение сочетаний сч, зч, щ как [šč’] в отличие от московского [š’:], т.е. ищи как [i šč’í] вместо [iš’:].

Слабая палатализация [č’], отмеченная исследователями как важная и очень распространенная особенность петербургско-ленинградского произношения.

Смягчение аффрикаты [c] перед [i] в заимствованных словах, т.е. произнесение слов принципиально, лекцию как [pr’inc’ip’iál’na], [l’ékc’iju].

Произнесение мягких [š’], [ž’] в положении перед и после [l’], [n’], т.е. слов лишние, прежние, больше, меньше как [l’íš’n’ii], [pr’éž’n’ii], [ból’še], [m’én’š’e], и перед [d’] в слове прежде [pr’éž’d’ь], возникшее под влиянием северновеликорусских говоров.

[Sehr Yohji]

Однако сравнение результатов исследования речи сегодняшних петербуржцев и москвичей показало, что существенных различий между ними нет, что и позволяет называть произносительную норму ленинградской. В современном русском литературном языке уже по существу сформировалась единая произносительная норма, заимствовавшая часть черт из московского варианта, а часть – из ленинградского.

Сравнение результатов исследования речи сегодняшних ленинградцев и москвичей показало, что существенных различий между ними нет. Так, на месте орфографических е, а, я произносят [i] 84,5% дикторов-ленинградцев и 89,7% - москвичей. Безударный [e] сохраняется в некоторых случаях лишь в позиции абсолютного конца слова.

На месте орфографических е, я в начале слов произносится [ji] или [i] и в небольшом числе случаев – [le]. В спонтанной речи обе группы дикторов в 84% случаев произносят [i]. В заударных флексиях глаголов II спряжения3-го лица множественного числа все дикторы в значительном большинстве случаев произносят [a] или [i], но не [u], как этого требовала старая московская норма: видят как [v’id’at], [v’id’it], но не [v’id’ut].

В прилагательных мужского рода единственного числа именительного падежа все дикторы-ленинградцы и 93% дикторов-москвичей произносят мягкие заднеязычные, т.е. великий как [v’il’ik’ij], а не [v’il’ikъj].

В возвратных частицах глаголов мягкое [s’] употребили все дикторы-ленинградцы во всех случаях, москвичи – в 80% случаев. При этом твердый [s] был произнесен только после [l], по-видимому, под влиянием его веляризации, т.е. учусь, например, все дикторы произносят как [uč’us’], а учился некоторые произносят как [uč’ilsa].

Орфографическое сочетание чт 87% ленинградцев и всеми москвичами произнесено как [št]. Произношение орфографического сочетания чн как [čn] или [šn] связано с конкретным словом, в состав которого оно входит, но существенных различий между ленинградцами и москвичами и в этом случае обнаружено не было.

В заимствованных словах твердые согласные перед [e] ленинградцы произнесли в 68% случаев, москвичи – в 82%. Существует определенная связь между активным артикулирующим органом, с помощью которого образован согласный, и частотой употребления мягкого или твердого члена соответствующей пары.

В слове дождь 69% ленинградцев и 74% москвичей произнесли [št’], в слове дождя – [žd’] соответственно 81% и 86%.

В орфографических сочетаниях стн, стк, стл, тск, стск, здн [t] и [d] встретились только у ленинградцев (16% случаев).

Орфофонические характеристики речи дикторов ленинградцев и москвичей тоже в принципе совпадают. Так, для [i], [u], [ы] основными различиями между ударными и безударными являются различия по длительности; для гласного [a] имеются и качественные различия: гласные 1-го предударного слога более закрытые и в некоторых случаях более задние, чем ударные; во 2-ом предударном и заударном закрытых слогах несколько более задние по сравнению в 2-ым предударным. Вместе с тем имеются довольно регулярные различия между ленинградцами и москвичами в реализации ударного и безударного [a]: у москвичей ударный [a] более закрытый и более задний, чем у ленинградцев, гласные 2-го предударного и заударного закрытого слогов характеризуются меньшей длительностью и большей отодвинутостью назад.

Орфографические щ, сч, зч ленинградцы произнесли как [š’:] в 98% случаев, москвичи – в 100%.



Образование единой произносительной нормы, выравнивание различий объясняется целым рядом факторов.

Первый из них обусловлен тем, что за последние десятилетия существенно изменилось население Москвы и Санкт-Петербурга. Процент коренных ленинградцев и москвичей относительно невелик, и их речь не может в такой мере, как раньше, воздействовать на речь некоренных жителей, а часто наоборот, сама испытывает воздействие со стороны речи других и, что гораздо важнее, изменяется в соответствии с основными тенденциями развития языка. В результате из речи петербуржцев исчезло ёканье, [š’č] на месте щ, сч, зч; из речи москвичей – твердые [s] в возвратных частицах глаголов, твердые заднеязычные в прилагательных мужского рода единственного числа именительного падежа, безударное [ы] на месте орфографического а после шипящих и т.п.

Вторым фактором, способствующим установлению некой единой произносительной нормы, является распространение образования, рост культуры, интенсификация контактов. В связи с этим находится и расширение сферы применения устной речи и речи спонтанной. Публичные выступления заставляют ораторов задумываться над своим произношением, стремиться к правильности, правда, в той мере, в какой они ее себе представляют.

Благодаря развитию средств массовой информации и особенно радио и телевидения, третьим фактором, безусловно, является воздействие речи дикторов, ориентированной, как правило, на принятую кодифицированную норму, но включающей определенные варианты, характеризующие норму реальную.

По-видимому, влиянием нормативной речи дикторов радио и телевидения можно объяснить и постепенное исчезновение из речи горожан, живущих в зоне действия говоров, ярких диалектных черт.

Следует различать норму кодифицированного литературного произношения (больший процент реализаций полного типа произнесения) и норму разговорной речи, речи спонтанной, не подготовленной заранее (больший процент реализаций неполного типа). Сравниваемые системы очень близки, однако пределы нормативной вариантности разговорной речи – иные, и. следовательно, иными оказываются и нормы разговорной (спонтанной) речи в отличие от кодифицированного литературного языка.

В заключение нужно сказать, что норма – это идеал, к которому должны стремиться все говорящие. От успешной реализации этого стремления зависит не только чистота русской речи, но и будущее развитие звуковой системы языка.